Открылась дверь, и он зажмурился от яркого восходящего солнца, бившего сквозь редкие ветви сосен прямо в глаза. Прозрачный осенний воздух наполнил легкие и вскружил голову. Ну, наконец-то и лес!
         

        Глаза ласкает мягкая зелень листвы, уже кое-где тронутая желтизною, мягкий полумрак после слепящего осеннего  яркого утра успокаивает и манит бежать и бежать вглубь леса… Уши, сначала ничего не слышавшие после грохота и скрежета железной банки, называемой «машина», медленно, постепенно начинают ощущать тишину, мимоходом различать шепот листьев, едва слышное шуршание травы, скрип трущихся друг о друга песчинок, перекатываемых легким ветерком, жужжание перевернувшегося на спину жука, молчание сидящей в ветвях совки…Из носа ушел удушливый запах бензина и резиновой  гари. В ноздри, в глотку, в самый мозг льется легкий запах дыма от тлеющих в глубине земли торфяников. Остро пахнет осенью - где деревенские жгут ботву, где убирают поля- тянет сеном и пылью; непередаваемый запах, знакомый каждому, но невозможно сказать, чем же пахнет утренний осенний воздух. Пахнет он особенно, несмотря на пригревающее еще солнышко, пахнет он неуловимо будущими утренниками, и будущей прихваченной седым инеем травою, и будущим хрустким ледком на лужах. Непередаваемый запах начала октября,  хочется пить и пить его полною грудью!
Да-а, а как хотелось ночью, когда зажегся свет, тихонько пробраться под одеяло и не трястись в удушливом багажнике три часа! Утром погулять, поесть и снова завалиться спать на мягком ковре, пахнущем магазином и пылью, у балконной двери, на легком сквознячке под летящей занавескою… Но это того стоило! Он благодарно оглянулся назад. Там, с трудом продираясь сквозь разлапистый молодой еловый подрост, трещал сучьями он- Хозяин. Хм… Оно, конечно, Хозяин… Только, чего ж ты так растрещался-то? Чай, не по квартире расхаживаешь! Охотник тоже!
Он хмыкнул на свой собачий манер и потрусил дальше, уткнувшись в траву нюхом, время от времени поводя головою в стороны, чтобы прихватить льющиеся вдоль земли пахучие потоки. Ему что, он свое дело знает. Где-то в стороне прошуршали в осиннике не слишком деликатные шаги. Прямо скажем - протопали. Чок. Оболтус. Где его только хозяин нашел такого! Пять уж лет с лишком, а щенявка щенявкой. Только б кормили да гуляли. Это Хозяин так думает. Он-то знает, что Чок просто придуривается финном бесхитростным, дабы спросу меньше. Развесит брыли, глазками своими глянет невинными- и поплыли хозяева: «ах, что с него взять». Про финна правда- наполовину он оттуда, отец у него из тех мест. Эх, зайца там! Не то, что у нас. Все лапы стопчешь по самые уши, покудова  натечешь…
       ... Год назад с Чоком случилась беда... Капкан какой-то гад поставил до снега. Он два дня просидел рядом, а когда Чок перегрыз лапу, вел его домой... И только когда Чок уже не мог идти, оставил его у дач, а сам пришел домой. Хозяин тогда нашел его. Боги помогли... 
        Но, что это! Под шкурой будто молния проскочила. Лапы напряглись, тело заскользило почти брюхом по земле, гон из стороны в сторону… Ааа… Рябец. Он опасливо оглянулся- слава Вечным  охотникам, Хозяин не видал. Не то, несдобровать бы, что птицу-то работаю, можно и хворостиною повдоль спины. А сам виноват, Хозяин. Потащил нас с Чоком в прошлом году на озеро сквозь старое совхозное поле. А там коростелиные выводки. Ах, как весело было поднимать на крыло упрямых птиц, со скрежещущим криком нехотя и тяжело взлетающих в воздух! И Хозяин вроде радовался. А потом, в лесу, когда мы ему рябцов стали поднимать…    Да-а… Вспоминать не хочется… Вон он сидит, петушок, на елке, голову склонил, разглядывает. Ну, где ж ты, охотник? Глянь, каков красавец. Хоть его возьми. Нет, где-то справа трещит, за болото, знать, подался. Пойдем и мы.
Он повернулся догонять Хозяина, как вдруг далеко впереди послышался чоков всхлип «Ай!». Он застыл, повернув голову. «Ай!»- послышалось снова. Тьфу! Что за «Ай»! Сколько раз уже ему объяснять в его вислые уши, что он- бигль, что благородное биглиное «ЗАЙ-Й-Я» нельзя заменять этим взвизгом! Да и, дурень, так может голосить, не по делу. Повизжит и бросит. «Ай…Ай…». Перемолчка. Он нетерпеливо переступил с лапы на лапу, боясь хрустнуть сучком невзначай. И вдруг, будто взорвался тихий лес: «Ай-ай-ай-аааай-яя-а!!!». Лапы сами понесли сквозь мелятник, через поваленные деревья и канавы. «Ай-яй-яяй!» все ближе, чуть левее, к болоту. Сквозь кусты топот не чоков- прыжками. Вот оно! Серая пружина махнула одним прыжком через грунтовку и скрылась в кустах, в нос ударило таким жданным и таким знакомым, что из глотки, будто из луженой трубы, загремело на весь лес «Зай! За-а-аай! ЗААААЙЯАА!»… И ничего вокруг, только этот запах, который он поспевает прихватить поверху, только мелькающие вдалеке пазанки…
Косой, дав полкруга, скинулся, и он, проскочив по инерции, потерял волнующий запах. «Ах!»- вырвалось из груди. Он заметался, закружил. «Ах!»- снова ныло сердце. С треском из кустов вывалился Чок. Кинулся в одну сторону, в другую и понесся назад. «Давай его, дава-а-ии»- донеслось издалека. Где ж ты был-то, родимый!  «Найк, Чок, а вот давай его давай-и-и!». Чего давай-то?!
Пока лазал, дважды попадались рябцы, но он даже внимания на них не обратил. Раз наскочил на тетку с лукошком- та так и села с перепугу. А заяц будто сквозь землю провалился. В нос лез запах зеленой еще травы, теплой, уже разогревшейся и подсохшей земли.  Ничего! Чок заголосил, было, но не по зайцу. Этот обормот взял моду, как причует кабана, ушедшего в болото, встать на краю и грозно орать «Гав!». Отрывисто так, внушительно. Видал бы ты его, кабана-то! Нагорит тебе за твое «гав» от Хозяина, как давеча.
Ближе к обеду еще раз поднял он зайца, но тот, проскочив мимо Хозяина, кинулся в пересыхающее болотину, густо заросшую непролазным крушинником, где они и скололись. А ведь так рядом прогнали! А этот, со своей железной палкой, так и не перевидал косого. Лаз-то вот он, тропка за выворотнем, а не старая дорога. Эх!
Удивительно, как Хозяин не слышит, не чует всего, что его окружает! Вот тут, совсем еще недавно, в высокой траве лежал кто-то огромный, оставил на коре клок серо-коричневой шерсти. Не наша дичь. Вон, с грохотом с верхушки сосны сорвался глухарь и полетел вглубь леса. Там, в канаве, хлюпнула вода над головою нырнувшего бобра. Он остановился, встав на задние лапы, обнюхал ствол старой ели. Там, в ветвях, притаилась, роняет с шелестом на землю кору белка. Может, они ему не нужны? Зайцы ему нужны. Зайцы, так зайцы!
Долго потом лазал по крепям. Чок то являлся, радостно размахивая гоном, то снова уходил. В пору вошел, глядишь, еще поумнеет. Силушки в нем дурной вдоволь, нюхастый, вязкозти бы еще…
   Из глубины леса прогудел рог: «Ту-тоо… ту-ту-ту-ту-ту-ту-тууу-ту-ту-тууу-тооо». Зовет. Нужно бежать, пока этот ненасытный Чок все не слопал. Сейчас сядем где-нибудь в теньке, Хозяин достанет термос с пахучей горячей водой- чаем, хлеб с колбасою. И им что-то перепадет. Такая традиция. И немного посидим после, слушая лес, наслаждаясь тишиною, нарушаемой лишь редким писком гаечек, снующих в ветвях, и покоем. Хозяин будет дымить своей вонючей травой, о чем-то думать. А после тихо пойдем из лесу. И Хозяин, глядя в какую-то коробочку, несколько раз будет доворачивать вправо, а потом снова незаметно забирать влево, пока не забредет-таки в болото. И, глядя на него, скажет, наконец: «Найк, выводи, брат, где машина?». И он, конечно, выведет. А дома они с Чоком будут спать без задних лап почти сутки, думая, что не скоро снова захочется на охоту. Но стоит Хозяину достать остро пахнущий лесом рюкзак и бросить перед кроватью пропитавшуюся потом и ветром куртку, и он снова будет всю ночь спать на ней, вздрагивая при каждом шорохе, чтобы, не дай Вечные охотники, его утром не забыли. Потому что охота- это его жизнь. Это просто жизнь…